Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка

ДЕВУШКИ НАШЕГО ПОЛКА     В НАШЕМ ПОЛКУ МНОГО ДЕВУШЕК. Это, конечно, не значит, что их сотня или две. Я говорю— много, потому что в других полках девушек совсем нет или почти совсем. Поэтому мы задираем нос. Все девушки нашего полка — медички: санитарки, фельдшера, врачи. Разумеется, все они при соответствующих воинских званиях, начиная от ефрейтора и кончая капитаном медслужбы, гвардии капитаном. Мы — гвардейцы, и полк наш гвардейский, и дивизия гвардейская. У нашей дивизии много заслуг и боевой путь довольно солидный: от Воронежа до Волги и обратно до... Впрочем, об этом после.

—   Нам по пути, — сказала Вера. — Идемте! Толька остался в полку, а мы с девушкой пошли на

передовую. Над нами посвистывали пули, угрожающе рыкали снаряды. Но со мной рядом шла девушка, первая девушка за два с половиной года войны, с которой мы были вдвоем в такой ночи и не знали, как начать разговор...

Все это я вспоминаю сейчас в стационаре, уставившись на плюшевый от инея квадрат окна. Подо мной поскрипывает топчан, как тогда под Лидой, девушкой с какой-то тайной на сердце. Как и тогда, Марийка слушает настойчивый шепоток мужчины и, вероятно, так же улыбается и краснеет, пожимая узкими плечами с серебристыми погончиками на темно-зеленой диагоналевой гимнастерке.

Целую неделю я валяюсь в стационаре санроты. Целую неделю Марийка и Нина ухаживают за мной. Когда поступают раненые, обе они целыми ночами не смыкают глаз. Мы со старшим лейтенантом поочередно дежурим то с Марийкой, то с Ниной, потому что сменить их некому. Мне все равно, с кем из них дежурить, но напарник мой охотнее идет на дежурство Нины.

И тогда я долго слышу сдержанный смех девушки и торопливый шепот Дерябина. О чем они шепчутся, меня не интересует. Пусть себе шепчутся. Только обидно за Витьку Верейкина, который любит Нину. Теперь он в госпитале.

Сегодня весь стационар переезжает на новое место, поближе к полку, который, по рассказам раненых, находится уже от нас в восьмидесяти километрах. Неплохой рывок за неделю по зимнему бездорожью!

Ездовые и санитарки — Люба и Зоя — укладывают в повозки последние вещи, и мы трогаемся. Острый ветер гонит сухой, колючий снег, сбивает на дорогу стрельчатые гребни сугробов. Я и Марийка идем далеко впереди обоза.

С каждым часом расстояние между нами и обозом все больше увеличивается. Скоро завьюжило. Белесая кутерьма заплясала вокруг, засыпая нас хлесткой снежной пылью.

Мы то проваливаемся по колено, то снова выбираемся на дорогу.

— Ну как? — кричу я Марийке.

Она пытается улыбнуться. Но я вижу, что она замерзает. Легкая шинелишка и сапожки не спасают ее от стужи.

Через несколько минут она уже не может ответить. Я срываю с нее перчатки домашней вязки и растираю закоченевшие руки.

— Лучше? Идем!

Марийка кивает головой, но продолжает стоять. Вижу по ней: замерзли ноги. Я стою перед ней и не знаю, что делать. Мне-то, уральцу, что? Мне такие вьюги нипочем. А вот она... она хочет сказать, но стыдится.

Вспомнился сорок второй год на Волге. На трамвайной линии в луже крови лежит девушка-санитарка и ревет. Я и мой приятель подходим к ней, хотим поднять, но она начинает взвизгивать и брыкаться. Ранение в пах. Поблизости, как назло, никого из женщин. Лужа крови быстро увеличивается.

—   Ну что тебе стыдиться? — начинает уговаривать раненую мой товарищ. — Рана — это такое дело... бессовестное. Ты только не брыкайся, мы мигом.

—   Уходите-е! Не дам перевязыв.а-ать... Лучше умру...