
|
ДЕВУШКИ НАШЕГО
ПОЛКА
В НАШЕМ
ПОЛКУ МНОГО ДЕВУШЕК. Это, конечно, не значит, что их сотня или две. Я говорю—
много, потому что в других полках девушек совсем нет или почти совсем. Поэтому
мы задираем нос.
Все
девушки нашего полка — медички: санитарки, фельдшера, врачи. Разумеется, все
они при соответствующих воинских званиях, начиная от ефрейтора и кончая
капитаном медслужбы, гвардии капитаном. Мы — гвардейцы, и полк наш гвардейский,
и дивизия гвардейская. У нашей дивизии много заслуг и боевой путь довольно
солидный: от Воронежа до Волги и обратно до... Впрочем, об этом после.
Вечером
того же дня мы снова переправились через Буг и по узкой косе, по той самой, по
которой два дня назад уходил Виктор, добрались до другого берега. Там встретили
нас Дерябин с солдатами и... наша Лида! Она стояла на самом откосе и улыбалась.
Улыбалась, как будто ничего особенного не случилось. Тут же лежал аккуратно
перевязанный чистыми бинтами раненый солдат Иван Рубин. Мы не верили своим
глазам.
Фарида
первая кинулась к Лиде и обняла ее.
— Лидка!
— глаза Фариды заморгали часто-часто, а розовые губки скривились, как у
пятилетнего малыша, которого ненароком обидели.
Бледное,
исхудавшее лицо Лиды оставалось внешне спокойным. Только левая щека ее
непривычно подергивалась.
Вот
что мы узнали позже.
Немцы
были в двухстах метрах, когда Лида и раненый Рубин попали под артналет.
Поблизости, как нарочно, не оказалось никакого укрытия, кроме полусгнившей кучи
соломы. Туда-то Лида и потащила раненого. И вдруг они вместе провалились в
какую-то яму, на дне которой лежали стволы минометов. Раненый, ударившись при
падении, потерял сознание. Пока Лида приводила его в чувство, немцы заняли
ближнюю улицу. Услыхав над собой чужую речь, Лида осторожно задергала солому,
закрыла дыру, образовавшуюся при их падении. В яме сразу же стало темно.
Девушка вытащила из кобуры пистолет — приготовилась к обороне.
Через
час бой затих, и она поняла, что попала в ловушку. Наверху шныряли немцы,
кричали, ругались.
Рубин
очнулся и застонал. Лида зажала ему рот и прошептала:
—
Потерпи, отец, здесь немцы.
С
этого момента Рубин не проронил ни звука. Лида ощупью перевязала его раны,
достала из санитарной сумки завалявшийся сухарь и дала раненому. Но опытный
Рубин знал цену этому сухарю и незаметно сунул его в карман. Не смыкая глаз они
провели первую ночь.
Рассвет
просочился сквозь неплотный настил соломы.
— С добрым утром, Рубин! — сказала Лида и улыбнулась.
В ответ раненый кивнул головой и достал из кармана
вчерашний сухарь.
— Позавтракаем,
дочка.
Немцы,
бродившие по улицам, несколько раз останавливались возле убежища. В таких
случаях Лида тотчас же вскидывала пистолет, а Рубин осторожно отводил руку
девушки.
— Потерпи, дочка, потерпи, — тихо уговаривал Рубин. —
Чует мое сердце, недолго им быть тут.
У
Рубина были прострелены обе ноги. К вечеру стала подниматься температура, и он
заснул. Лида, опасаясь бреда, не сводила с него глаз. Временами он начинал
стонать. Тогда Лида клала свою ладошку на его разгоряченный лоб, и он умолкал.
Незаметно сон сморил и Лиду, и она задремала...
Уже который раз Лида видела один и тот же сон. Бежит
она лесом. Бежит потому, что за ней гонятся два фрица с автоматами. Но она
знает: стрелять они не станут. И нужна она им живая. Где-то впереди голос Петруни:
«Сюда, Лида, сюда, голубонька». Бежит Лида — ноги подкашиваются, силы на
исходе. А немцы ближе, ближе, сейчас догонят. И тогда прощай, Петруня; жизнь,
прощай. Стегают ветки по лицу, по голым коленям, цепляются за ситцевое
платьице, рвут его в клочья. Голос Петруни все дальше, все глуше... Ноги
тяжелеют, наливаются свинцом, и она падает. А лесная трава будто солнцем
настояна: дух такой — голову кружит. Кивают своими головками, касаются
разгоряченных щек цветы. Холодные лесные цветы со слезами росинок на венчиках.
Она слизывает росинки и плачет. Что-то грузное наваливается на нее, душит,
давит.
|