Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка

ОТЧАЯННАЯ   СНАРЯД ВЫХВАТИЛ ЧАСТЬ БРУСТВЕРА и с грохотом швырнул в траншею кучу раскаленного суглинка. Запахло взрывчаткой и горячей землей. Пашка высвободил голову из норки, выкопанной в стенке траншеи, поднялся и... удивился. Из лощины поднималась незнакомая девушка. Она глядела себе под ноги, словно собирала цветы.

Пусть говорит, ведь и она хотела бы сказать. Только сказать тому, другому, что она любит и страдает, что любит.

— Я ведь давно люблю тебя, Анька! С тех самых пор, как увидел и... целовал. Сама видела, что я хотел быть другим... словом, старался, чтобы ты тоже... Понимаешь, тоже?

Пашка всхлипывает.

— Пашка... не надо, не надо, родной!—Аня ерошит слипшиеся вихры на его голове. Она сама готова разрыдаться.

Свинцовые струи автоматных очередей хлещут вдоль берега, снаряды огнем и металлом вспахивают землю. Где-то близко, почти рядом, слышится «ура». Немцы пятятся назад, но им преграждает дорогу офицер. Он взмахивает «вальтером» и что-то кричит. Перед самым носом Ани и Пашки несколько гитлеровцев выкатывают пушку и устанавливают на прямую наводку. Вот сейчас они ударят по роте... Замковый торопливо открывает замок, заряжающий впихивает сверкающий латунью снаряд в пушку. Вот сейчас, вот сейчас... и все будет кончено. Капитан Савельев не сможет высадить батальон.

Девушка еще не знает, что хочет сделать, но где-то внутри созрело решение. Надо помочь. В этой короткой фразе теперь заключался весь смысл ее жизни. Надо помочь! Трудно, очень трудно подняться на ноги, но ведь надо. По существу все ее восемнадцать лет сводились к этому «надо». Так что ж тут раздумывать, товарищ комсомолка, если, твои товарищи в беде?

Аня решительно встает и выходит из зарослей. В ее правой руке — граната, одна ребристая граната «Ф-1», в левой — пистолет. Пашка хочет удержать ее, но не хватает сил, кружится голова, туман застилает глаза.

— Отчаянная, куда ты?

Девушка зубами прикусывает кольцо и с силой дергает его. Она никогда в жизни не бросала боевых гранат, и ей кажется, что она .не добросит до цели. Сейчас это главное... цель — главное, да, главное... добросить и попасть. Она добегает вперед, почти к самой пушке и по-женски, через голову, швыряет гранату на лафет, туда, где копошатся люди в сизых отвратительных мундирах.

Яркая вспышка перед глазами, что-то больно ожгло тело. Но это совсем неважно. Зато трое вражеских пушкарей опрокинулись навзничь и пушка не выстрелила. Остальные кричат «рус!» и удирают. Офицер с перекошенным от злобы лицом оборачивается и видит русскую девушку. Откуда она взялась? Он подбегает к ней и в упор стреляет в грудь. Но за спиной девушки вырастает другой, такой же страшный, как сама смерть, русский солдат. Он, шатаясь, подходит к девушке, закрывает ее своим телом. Потом, почти не размахиваясь, бросает что-то под ноги офицера...

Фашист и русский парень падают одновременно. Девушка еще несколько секунд продолжает стоять, и... губы ее трогает светлая-светлая улыбка. Она смотрит туда, где мелькают зеленые гимнастерки ее товарищей. Потом она медленно падает, не переставая улыбаться. «Не забыть написать маме, не забыть!!!»

Хоронили Аню и Пашку вечером, когда утих бой, под той самой ольхой, где Пашка говорил о своей любви. Кто знает, может, эта любовь и была той частицей огромной любви к Родине, ради которой этот парень пожертвовал жизнью?

Ночь зажгла звезды. На прибрежную отмель лениво набегала волна, стирая следы двух человек, казалось, вышедших со дна реки.

На небольшом холмике лежал человек и глухо рыдал. Его голос срывался. К нему подошли двое. Постояли, склонив головы.

—   Пойдем, Колюшка! — тихо пробасил один из них. — Пойдем, милой!