Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка
|
Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.Стою, прислонившись к дверному косяку. Где-то далеко за тракторным грохочут пушки, гудят ночные бомбардировщики. Воздух наполнен тяжелым запахом недавнего боя. Шуршат плывущие льдины. Левый берег скрыт в дымчато-синем тумане. Посередине Волги белеет остров, как неподвижная огромная льдина. Как он близок, можно доплыть за несколько минут... И все же никто не может добраться до него... Надо мной вспыхивает ракета и повисает на парашютике. Это немцы освещают берег. Вода кажется черным отшлифованным зеркалом. Ракета падает дьявольски медленно. Две трассы пуль перекрещиваются у южной оконечности острова. Захожу на кухню. Слабые отсветы пламени «катюши» с той половины просачиваются через дырявую плащ- палатку сюда. Пусто. Вероятно, и повар наверху. Нахожу воду: пью до отрыжки. Черт с ним, все равно желудок чем-нибудь должен быть наполнен. От питья начинает знобить. Я щупаю лоб. Он раскален, как ствол карабина при частой стрельбе. И все же мне не хочется заходить в блиндаж... Вон там, справа, темнеет куча трупов. Среди них Данилин. И опять думы о Сережке. Прислонившись к той же стойке, я закрываю глаза. Так удобнее, по крайней мере я не вижу этот зловещий штабель из окоченевших человеческих тел. — Митрий, — слышу я голос Семушкина, — ты тут? — М-м, — мычу я, не разлепляя век. — Зашел бы. — Погоди, я сейчас... подышу свежим воздухом. Голова моего друга скрывается. «Сережа,— мысленно обращаюсь я к Подюкову, — неужели нам никогда не свидеться? Так и должен я тебя оставить там, наверху? Сережа, милый дружище, зачем все так случилось?..» Вспоминаю про блокнотик. Может, там адрес бабушки. И она, конечно же, никогда не узнает, что сталось с ее любимым внучком. У нас здесь некому писать, некому отмечать фамилии убитых. Погибшие в этом городе процентов на сорок будут для кого-то без вести пропавшими. Неужели и Сережкина бабушка не будет знать о нем? Кто ей напишет, кто скажет про постигшее ее горе? Я напружиниваю ноги. Они почти перестают трястись. Делаю шаг, второй... Трупы точно имеют притягательную силу. Чтобы не упасть, я опираюсь на головы мертвецов. Волосы кажутся липкими и почему-то очень мягкими. Ракеты хорошо освещают узкую тропку, ведущую в овраг. Я чувствую, что мои губы непроизвольно улыбаются. Ведь я, собственно, иду на свидание с другом. И.даже пистолета нет. Наверное, вытащили при перевязке. Пусть, и не надо... Подъем в гору утомляет меня. Я сажусь на глыбу вывороченной земли. Теперь уж рядом. Вот только бы суметь вскарабкаться на кручу. Пробую ползти на карачках. Почти получается. Сверху кто-то окликает. — |