Сто дней, сто ночей
МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на
востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там
Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и
Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего
товарища — Семушкина.
— Вы
все будете умираит, если не сдавайс...
Я
окончательно прихожу в себя и прислушиваюсь.
— Даем вам думайт три с половином час, потом вам капут.
Голос
умолкает, по эхе перекатывается по коридорам, по комнатам, этажам. Нам становится
жутко. Ведь никому, ни разу не приходилось слышать речь живого немца,
обращенную непосредственно к нам.
— Если
вы будете сдавайс, никому мы не сделай плохо. У нас есть хлеб, колбас, шнапс и
русский женщина... Слово немецкий офицер... Мы будем ждайт три час тридцать
минут, потом стреляйт, очшень стреляйт! Ауови-дерзеен!
Это
уж не сон. Нам предлагают сдаваться.
—
Ты слышал!
—
Слышал, — неохотно отзывается Сережка.
—
Хотят купить колбасой.
—
А ну его к чертовой матери!
Значит,
немцы не знают ни о нашей численности, ни о боезапасах. Иначе не предлагали бы
эту сделку.
—
И зачем они полушку к трем часам
прибавили?— спрашивает Подюков.
—
Чтобы принять нас, когда
рассветет, наверно,— предполагаю я.
Раненый боец, сидящий на корточках в углу, вдруг вскакивает
и с диким криком шарахается к баррикаде.
— Р-ратуйте,
товарищи, р-ратуйте!
Он
взвизгивает тонко и страшно, мечась из утла в угол, спотыкаясь у падая.
— Ратуйте,
ратуйте!
И опять холодок страха пробегает по спине. Мне
кажется, что волосы под пилоткой встают дыбом. Сумасшедший бросается к
баррикаде и разбрасывает мебель.
— Ратуйте-е-е!
— нечеловеческим голосом надрывается он.
К нему подбегают Бондаренко, Шубин, Смураго и, скрутив
ему руки, усаживают обратно в угол. Но больной вырывается и продолжает кричатъ.
Только спустя минут сорок его взвизгивания затихают, переходя в стоны.
Никто
из нас до рассвета не смыкает глаз. Цепенящий ужас холодной дрожью вползает под
одежду.
Проходит еще одна страшная ночь. Серые брызги рассвета
просачиваются в окна и двери. Дикие вопли
|