Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка

Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

Потом дядя Никита осторожно ставит кружку в пустой котелок и идет разыскивать воду. Мы смотрим на его пропотевшую спину и засыпаем.

Через четверть часа нас будит страшный вой и разрывы бомб. Семушкин кричит;

— Воздух! Потом добавляет!

— Черти окаянные, хватит дрыхнуть! — Схватывает кружку и залпом опрокидывает ее содержимое в глотку.

Мы испуганно смотрим то на него, то на пикировщики, которые падают почти отвесно и бросают бомбы. Все наши рассыпались по укрытиям. Кухня, покинутая своим хозяином, сиротливо курится под кручей.

В следующую секунду мы бежим за дядей Никитой и ныряем в старую воронку. Сережка хлопает глазами и дожевывает сухарь. Я прихожу в себя и гляжу на стаи «юнкерсов» и «мессеров». Пробую считать, но быстро сбиваюсь со счета. Кажется, им нет числа: одни бомбят, а другие кружатся высоко в небе.

— Вы видели когда-нибудь, чтобы эти стервы летали сотнями? — спрашивает Семушкин.

Нет, нам никогда не приходилось видеть такого множества и разнообразия «этих стерв». Здесь сгрудились машины и новейших, и самых допотопных конструкций. Все, что мог собрать Гитлер во всей Европе, он бросил сюда, чтобы уничтожить отступающую армию русских на самых подступах к Волге. А где-то там, у Песковатки, враг уже форсирует Дон и концентрирует силы для окончательного удара.

Никто из нас не знает, что замышляет немецкое командование. Но события последних дней и сегодняшняя бомбежка настораживают нас.

—   Что они нашли здесь? — спрашиваю я дядю Никиту, к которому мы не обращаемся по званию.

—   А то, что, почитай, все войска схоронились в этих балках.

Я высовываю голову и разглядываю местность. Людей не видно; зато машин, повозок, коней, орудийных передков хоть отбавляй. Все овраги запружены ими.

Дико кричат и мечутся кони, вспыхивают машины, в щепы разлетаются повозки. Дрожит раскаленный воздух, вздрагивает земля. Каждую секунду рвутся бомбы, глубокими воронками вспахивая балки. Косяки «юнкерсов» падают со включенными сиренами почти до самой земли. С пронзительным свистом проносятся «мессеры», поливая овраги огнем пушек и пулеметов. Они ликуют, чувствуя свою безнаказанность. Погодите, пробьет и наш час!

— Я те, стерва ты этакая, я те... — выплевывая песок, ругается наш старшой.

Сережка тоскливо смотрит на солнце, похожее на сгусток крови. Оно почти не светит: гарь и дым образовали плотное косматое облако. В горле першит, хочется пить. У Семушкина должна быть вода.

— Попить бы...

Дядя Никита достает фляжку, подает ее мне. Я откручиваю колпачок и с жадностью лью себе в рот теплую воду. После нескольких глотков передаю Сережке. Последним пьет Семушкин.

— Так-то лучше, — говорит он, засовывая фляжку в брезентовый чехол.

Несколько бомб взметывают землю вокруг нашей воронки. На нас сыплются песок и горячие комья, пропахшие горелой взрывчаткой. Мы стараемся поглубже упрятать головы между комьями сухой земли. Со стороны это показалось бы довольно смешным, но нам не до смеха.