Сто дней, сто ночей
МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на
востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там
Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и
Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего
товарища — Семушкина.
Я
отхожу в дальний угол, прижимаюсь к стене. Мрак настолько плотен, что меня не
заметить и в двух шагах. Вот еще кто-то шаркает ногами и даже насвистывает «Гоп
со смыком». Это-то, конечно, свой. Свистун идет со стороны главного входа,
направляясь в угловую комнату. Вот он проводит мимо, и в то же время из мрака
выскакивает человек, намереваясь, видимо, преградить дорогу солдату.
—
Кто тут? — испуганно взвизгивает тот, шарахаясь в сторону.
В
руке нападающего сверкнула сталь кинжала. Я даю короткую очередь. Грузно
опускается тело между мной и солдатом.
—
Кто, кто это?
—
Узнал бы кто, если бы тебя пырнули
разок-другой.
—
Быков?
Я
узнаю голос Журавского.
—
Он самый.
—
А этот откуда взялся?
—
Из комнатушки вышел. Мы нагибаемся
над убитым.
—
Фриц, — говорит Журавский.
Он
с профессиональной ловкостью ощупывает одежду немца.
—
Брось, идем. Надо Федосова
предупредить, — говорю я.
—
Подожди. У него кое-что есть.
—
Дались тебе эти трофеи.
—
На, бери, — сует он мне наручные
часы со светлячками на циферблате.
—-
Не-е надо.
— Держи!
— настаивает Журавский.
Я
молча принимаю трофей и нетерпеливо жду, когда он кончит осмотр.
—
А ты знаешь, что тебя представили
на сержанта? — неожиданно спрашивает он.
|