Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка

Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

Мы с Сережкой задираем головы и смотрим в небо. Два наших «яка» наседают на «мессера». Но он быстро выскальзывает из клещей и уходит с крутым виражом. Чуть правее, как жирные кряквы, переваливаются с боку на бок две «чайки».

Ускользнувший «мессер» делает разворот и оказывается у самого хвоста двукрылого истребителя.

— Ах, сволочь, что он делает! — стонет командир роты.

Серебристые нити трасс протягиваются от «мессера» до «чайки». Головкой подсолнуха вспыхивает пламя на фюзеляже самолета. Вот эта головка разрастается в трепещущую простыню, и «чайка», кувыркнувшись, круто ныряет в воздушную пропасть, оставляя за собой ручей черного дыма.

— Э-эх! — вырывается у всех.

Через минуту второй вражеский истребитель сбивает «яка». Оставшиеся два наших ястребка еще пытаются отомстить за гибель своих товарищей, но скорость...

— Скорости бы им, скорости! — с какой-то болью говорит Федосов. Его большие темные глаза горят злобой и ненавистью.

Второй «як», ревя мотором, с грохотом проносится мимо нас и падает в Волгу.

— Что же это такое? — чуть не плача, продолжает лейтенант.

— Летчика подстрелили, мерзавцы,— скрипит зубами Ткачев.

Мы, опустив головы, заходим в дом.

Со мной творится что-то неладное. Мне жаль погибших летчиков и сбитые машины. Но почему в то же время во мне закипает злость? Я пробую разобраться в

себе.

Нам, бойцам Красной Армии, всегда говорили, что наша авиация куда сильней вражеской во всех отношениях Сильней! А вот уже полгода я наблюдаю, как падают наши самолеты от тонких светящихся трасс «мессеров». Неужели виноваты летчики? Нет, летчики, насколько мне известно, всегда держатся стойко, мужественно. Нет, они никогда не отступают. Сам Гитлер в своих листовках хвалит русских асов. Тогда почему же немецкая авиация держит верх?

— А я с самой что ни на есть границы вижу, как сбивают наших, — говорит Семушкин, которому я поведал свои сомнения. — Об чем тут спорить, коли сами видим качество наших самолетов. Плохое качество, очень плохое, — разом отвечает на все мои вопросы дядя Никита. — А летчики молодцы. Только что они смогут поделать на своих тихоходах? — Семушкин плюет на цигарку и бросает ее за окно. — Но ничего, Митрии. Не может того быть, чтобы, значит, фриц, победил русского, будь то на земле или в воздухе... Не может! — он ударяет ребром ладони по затвору винтовки.

Я уже не злюсь на бессилие наших истребителей. Я верю своему старшему товарищу. И я тоже про себя повторяю: «Не может того быть, чтобы фриц победил русского».

Каждый день наших будней здесь до отказа заполнен событиями. Некоторые из этих событий нас радуют, и. мы смеемся, как дети; некоторые нагоняют тревогу и боль — тогда мы молчим и с остервенением стреляем в дома, где засели немцы.

Стаи «юнкерсов» налетают на тракторный. Шапки черного дыма вздымаются над цехами завода. Зенитки стучат как-то вяло и рассеянно, устилая небо белыми и черными овчинками разрывов. Но вот за Волгой раздается мощный гул залпа реактивных минометов. Мы видим, как с шипением летят продолговатые тела мин, перегоняя в воздухе друг друга.