|
Сто дней, сто ночей
МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на
востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там
Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и
Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего
товарища — Семушкина.
Я
мысленно начинаю с ней разговаривать: «Фрося, скажи откровенно, я нравлюсь
тебе? Только, пожалуйста, не ври...» Я вижу, как она кивает мне головой. «Если я
погибну, ты не вздумай реветь. А лучше постарайся похоронить. Карточки, которые
найдешь в нагрудном кармане гимнастерки, — это не мои. На одной из них знакомая
моего погибшего друга Сережи, а вторую я подобрал ради любопытства. А еще тебе
скажу такое...; впрочем, не буду. Ведь ты не сказала, что любишь».
— Р-рота-а! Вперед! — прерывает мои размышления команда
Федосова.
Э-эх, и помечтать не дадут! Я смотрю на крайнее окно
дома, в которое мы должны заскочить с дядей Никитой, а вижу серые глаза Фроси.
Вот
уже передо мной мелькает широкая спина Семушкина, а я все лежу, словно прилип к
этой старой, осыпавшейся воронке. Что-то острое впивается мне в грудь ниже
соска. Я засовываю руку и нащупываю медаль, повернувшуюся ребром. Эх ты, а еще
медаль «За отвагу» носишь!
Подтягиваю ноги и поднимаюсь. Стрекот автоматов и
пулеметов толкает обратно в воронку, но я уже бегу, бегу за Семушкиным.
Несколько пуль жужжат у меня над ухом. И это жужжание, словно быстро
развернувшаяся пружина, подталкивает меня в спину, придает ногам легкость.
—
Ура-а! — проносится над бегущей
ротой.
—
Ура-а! — подхватываем мы.
—
За Р-родину! — кричит Смураго.
—
За Родину! — хрипим мы.
Слева
от нас слышится переливчатое «ура» краснооктябревцев. Они атакуют соседние
дома.
— Вперед,
товарищи!—подбадривает командир роты. Две перекрещивающиеся очереди хлещут по
нам.
Вихрь
атаки захватывает меня, как былинку, и стирает последние следы того неприятного
ощущения, которое перед этим прижимало меня к земле. Все же я соображаю, что
только стена дома может спасти нас от клокочущего огня вражеских пулеметов. Я
обгоняю Семушкина и кричу ему: «Скорей!» Короткими нажимами на спусковой крючок
выпускаю несколько очередей по крайнему окну и карабкаюсь на подоконник. В этой
комнате была наша «штаб-квартира», в ней же Подюков «глушил» немцев
противотанковой гранатой.
Оглядываюсь. Никого. Только два трупа возле сваленного
пулемета да кучи разного хлама. Вон и та пробоина, куда Сережка просунул
гранату. В комнате полумрак. Остальные два окна заложены кирпичом.
У
меня нет лишних секунд, чтобы обернуться и посмотреть назад. Враги могут
появиться внезапно. Спрыгиваю на пол и пробираюсь вдоль стены, перешагивая
через трупы. В дверном проеме мелькают голубоватые шинели врагов. Солдаты
пробегают по коридору и что-то кричат. А пулеметы все еще стучат там, у дверей
вестибюля, где мы когда-то защищались.
|