Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка

Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

—   Ну, что? — нагнувшись к самому уху дяди Никиты, спрашиваю я.

Он хлопает глазами и... икает. Сережка корчит уморительные рожицы. Пыль и дым заполняют подвал.

Мы окапываемся на западной окраине города. Справа от нас кладбище. Немецкая артиллерия крошит кресты и памятники, перекапывает могилы.

— Даже покойникам не дают покоя,— утирая потное лицо рукавом гимнастерки, ворчит дядя Никита.

Я передаю лопату Сережке и отдыхаю. Ладони саднят. Гляжу на них и вспоминаю пройденный путь от Харькова до берегов Волги. Сколько же перекопано земли? Ведь за последние три-четыре месяца мы только и рыли эти окопы. Бывало, не успеешь выбросить последнюю лопату земли, а командир роты уже бежит с новым распоряжением: «Приказано сменить позицию!» И снова, как крот, вкапываешься в землю, натирая на ладонях все новые и новые мозоли... А ведь не всегда удавалось отыскать лопату. Если и были у кого саперки, так занимай очередь и жди. А время-то не ждет. Коли приказано окапываться, выполняй приказ без промедления. Вот и грызешь окаменевшую глину чем попало: то штыком, то ножом перочинным, а то и руками.

Окопы... окопы...

Семушкин бросает лопату и, придерживая штаны, бежит на задворки. Когда он возвращается, я спрашиваю:

—   Опять живот, дядя Никита? Он качает головой и тихо стонет:

—   Живот, Митрий,

Его лицо пожелтело, под глазами набрякли синие мешки.

— С чего бы это у вас?

—   А черт его батьку знает. Может, с воды али еще с чего. Такое уж у меня брюхо никудышное. И получается, что я шкелет шкелетом.

—   А может быть, все же то масло виновато? — осторожно намекаю я.

Семушкин смущенно водит пальцем по брустверу окопа.

—   Не-е знаю... может, — уныло отвечает он. — Я ведь, Митрий, тово... не разнюхал, что олифа. Оно, конечно, виноват... Перед вами виноват...

—   Нисколько вы не виноваты, — успокаиваю его. — Только вот живот...

Но тут я чувствую в желудке сильную резь. Выскакиваю из окопа и бегу за ближайшую развалину. Через несколько минут возле меня «приземляется» Подюков.

Неожиданно появляется двухфюзеляжный вражеский корректировщик. Завывая моторами, самолет кружит над нашими окопами.