Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка

Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

—   Ага.

Он смеется раскатисто, раскачиваясь всем телом..

— Ладно, иди, — выталкивает меня повар и в самых дверях сует мне в карман какой-то сверток.

«А он все же, добрый»,— заключаю я. Федосов стоит, навалившись плечом на стойку, которая поддерживает земляную насыпь над входом.

— Пошли?— спрашивает он.

—   Идемте!

Мы сперва .спускаемся вниз, потом по оврагу, который прорезает берег, поднимаемся вверх. У меня кружится голова, слипаются веки. Федосов что-то говорит о собрании, но я почти не слышу его. Правда, мне немножечко завидно, что он уже коммунист, а мы с Сережкой только комсомолята. Я плетусь за ним, плохо разбирая дорогу.

Вот и знакомый поворот. Отсюда до наших — рукой кидать. Мне почему-то становится холодно, я зеваю и втягиваю голову в плечи.

—   Спишь?— спрашивает лейтенант.

—   Не-ет, не сплю-ю.

Чтобы доказать, что я действительно не сплю, задаю ему вопрос:

— День-то как прошел?

— Как обычно, три атаки отбили да троих похоронили.

Сон как рукой сняло.

—    Кого?

—    Верескова, Пантюхина и Величко.

Всех погибших я знал. Один Пантюхин был старше меня, остальные моего возраста. Мне не терпится спросить о своих приятелях.

—    А как там...

—    Живы твои други-приятели, — предупреждает он мой вопрос.

Сон снова клонит голову.

В дом я захожу совсем сонным. А где-то за нами желтая полоска зари уже золотит заволжские дали.

—   Прибыл? — спрашивает Семушкин.

—   Вроде того, — отвечаю я и падаю рядом с Сережкой на кипы бумаг.