Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка


Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

И вдруг наш лазарет дрогнул. Бешеная ярость подхлестнула нас. Затрещали нары под тяжестью сползающих тел.

   Поднимать руки?!! — взревел Семушкин. — Нет, врешь, проклятый фриц! Русские не сдаются!

   Не сдаются!

Кто-то сползает сам, кто-то опирается о плечо товарища и протискивается к выходу.

— Нет, не возьмешь, гад! — выхватывая из-за голенища финский нож, скрипит зубами чернявый сержант. Из-под его расстегнутой гимнастерки глянула матросская тельняшка.

— Умирать, так с музыкой! — кричит молодой парень, прыгая на одной ноге. И какое-то остервенело-злобное веселье охватывает всех.

Я им глотку перегрызу! — потрясая кулаками, грозит скептик с обмотанной желтыми бинтами ногой.

   Братцы-ы, дайте мне штык, чтобы я мог хоть разок завезти немцу в морду! — просит лежачий боец с трескучим басом.

Все личное забыто. Как будто кто-то подменил этих людей, которые только что со вздохами жаловались на невзгоды. Перед лицом опасности они снова были бойцами, готовыми драться до последнего вздоха. Теперь каждый из них видел перед собой не обмотанную окровавленными тряпками руку, голову, ногу, а тот клочок земли у самой Волги, который был пусть небольшой, но нужной, очень нужной частицей великой Страны Советов.

Даже тот, кто четверть часа назад лежал без движения, сейчас выкарабкивался с нар, чтобы встретить смерть как солдат.

И среди всей этой нечеловеческой ярости раздается одинокое: «Пи-ить, умираю!» И еще раз с надрывом: «Умираю, отомстите, брат...»

Грохот атаки тревожным сквозняком врывается в распахнутые настежь двери блиндажа. Разрывы гранат гремят где-то совсем рядом.

— Дядя Никита, где мой пистолет? — скороговоркой спрашиваю у Семушкина.

Он торопливо достает из кармана шинели ТТ.

— А вот он, Митрий, вот!

Он помогает мне подняться; и мы встаем с ним в этот своеобразный, полный решимости и ненависти к врагу строй.

Выходим. На круче идет какая-то возня. Неужели рукопашная? Песок и галька желтым потоком сбегают вниз. Что-то с шумом срывается и катится мимо нас.

— Фриц! — говорит Семушкин. Убитый фашист остается лежать на песке.

— Братцы, наверх! — командует сержант, размахивая финкой. — Полундра-а!

Мы карабкаемся по круче, помогая друг другу. Над нами низко проносится снаряд, потом другой... третий.

— Наши-и!— кричит кто-то.

Мы еще не видим, что там, позади нас, но уже всем нутром своим чувствуем огромную радость.

Атака немцев захлебывается в самом начале. Из-за острова показывается четверка бронекатеров, вооруженных пушками и крупнокалиберными пулеметами.

 

Пермь: Пермское книжное издательство, 1966.