Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка

Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

   Тише, дьявол! Может, наш.

Человек ступает на подоконник и жестикулирует руками. Догадываемся, что эта жестикуляция — условный сигнал. Теперь мы ясно различаем квадратную каску врага.

—   Офицер! — шепчет Сережка.

—   Давай сразу. Ты стреляй — я ракету пульну.

—   Давай!

Куда бы выстрелить? Пробоина в потолке второго этажа светлеет в стороне. Нет, не попасть. И в самую последнюю секунду я решаю стрелять в то окошко, где стоит враг.

— Пли! — командует Подюков.

Два выстрела, фосфорическая вспышка ракеты на спине врага, дикий вопль и наше падение — все это происходит почти одновременно. В самое последнее мгновение я замечаю, как немец перекувыркнулся с подоконника вниз. Лестница с треском валится рядом с нами.

Встревоженные шумом, оба крыла открывают огонь. Кто-то бежит по коридору.

—   Кто здесь? — узнаем мы голос Федосова.

—   Мы, — пыхтит Сережка.

—   Что там такое?

—   Фрицы, товарищ лейтенант!

—   Где фрицы?

—   Только один был, и того больше нет, — поднимаясь, поправляю я Сережку.

—   Говорите толком, где?

—   Там, — Подюков машет на потолок. — Мы его поджарили маленько.

Федосов встревожился.

— Вот куда лезут, гады. Ладно, — задумчиво говорит он. — Идите по местам, други-приятели!

Он уходит в правое крыло, мы плетемся на свою позицию, ощупывая ушибленные места.