Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка

Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

Сквозь сон слышу, как дядя Никита набрасывает на нас плащ-палатку.

Проспал я не более двух часов. Сережка и Семушкин, как обычно, стоят у своих окон. Я сажусь за стол, за настоящий канцелярский стол, только без тумбы, который поставили в простенке между окон и застлали газетой. Для меня оставлен суп с клецками. Я вытаскиваю Костин сверток и разворачиваю промасленную бумагу. Подюков и дядя Никита делают вид, что заняты чисткой оружия. Я спокойно извлекаю из свертка увесистый кусок сала и с минуту любуюсь им.

— Товарищ Подюков, — дьявольски хладнокровно обращаюсь я к своему другу, — не дадите ли вашего кинжала?

Он смотрит на сало и хлопает глазами. Потом молча шарит по карманам и подает мне небольшой складень с деревянной ручкой. Сало я разрезаю на три равных куска. К черту тоненькие пласточки, которыми только раздражаешь желудок!

Семушкин заботливо обтирает мой карабин, потом заряжает. Ружейная перестрелка усиливается. Нужно спешить.

— Налетай! — командую я.— Товарищ младший сержант, прощу!

Сережка подпрыгивает к столу, Семушкин отмеривает один шаг.

—   А я думал, ты один, — смеется Подюков.

—   Хотел было один, да раздумал: больно муторно глядеть на твою кислую физиономию.

—   Трофей? — спрашивает Семушкин.

— Нет, вознаграждение нашего повара за мои труды. Мы рвем зубами пахнущий чесноком шпиг и улыбаемся глазами. Я повторяю, что рассказал Косте.

По глазам дяди Никиты вижу, что он рад моему возвращению, хотя об этом не сказано ни слова. Суп мы оставляем на обед.

День проходит в перестрелке. От резкого хлопанья Сережкиного карабина у меня звенит в левом ухе. Он никак не может привыкнуть стрелять в одиночку.

Вечером к нам приходит комиссар. Нас собирают в угловой комнате, довольно просторной, о трех окнах, которые выходят в наш тыл. Теперь эти окна заложены кирпичом. В комнате стоит буржуйка. Здесь же командный пункт нашего гарнизона. В углу, на колченогом столе стоит телефон, возле которого дежурит связист. На его бледном лице ярко горят крупные прыщи. Фамилия связиста Доронин.

Подюкова мы оставляем на посту. Собирается человек пятнадцать, остальные на местах.

Комиссар рассказывает нам о положении на фронтах, потом зачитывает клятву, которую должны подписать все защитники города.

Мы подходим по одному и ставим свои подписи.

— Товарищи, — обращается к нам после комиссара Федосов, — в этот торжественный день все вы должны понять, какая ответственность легла на нас. Мы поклялись и заверили в этом нашу партию и народ, что не отступим более ни шагу назад, что город мы отстоим. На том берегу для нас нет земли!

На этот раз лейтенант — как заправский оратор. А ведь еще вчера он не мог связать двух фраз.