Сто дней, сто ночей
МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на
востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там
Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и
Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего
товарища — Семушкина.
В преисподнюю, — серьезным тоном
отшучивается Подюков.
Смерть достала Доронина, когда он нагнулся, чтобы
освободить обмотку от цепких коготков проволоки. Он лежал на боку, стискивая в
руке пистолет.
Я
разжимаю пальцы убитого и беру оружие себе. Рука его еще теплая. Я отпускаю
руку, она падает на снег. Сережка закрывает лицо Доронина пилоткой.
Наше
появление взбудораживает всех, кто находится на КП батальона. Комиссар стоит у
стола. Он присматривается к нам, потом делает несколько шагов навстречу и
обнимает Бондаренко.
— Друзья!
— говорит он. И мы чувствуем в этом слове что-то очень родное, близкое, теплое.
Он по очередио бнимает всех.
— Вот удивили, — в его лапы попадает Смураго.—
Молодцы, — комиссар хлопает меня по спине. — Ну, не герои ли? — Сережкина
голова исчезает на его широкой груди в складках распахнутой шинели.
Шубин,
Петрищев и Ситников вносят Данилина. Комиссар долго рассматривает почерневшее
лицо раненого, убирает с его глаз клок волос и задумчиво говорит:
— Друзья,
друзья... Запомните это!
Землянка
переполнена ранеными. Мы с Сережкой замечаем знакомую улыбающуюся физиономию
нашего друга Семушкина, который лежит у дверей на нижних нарах и протягивает к
нам руки. Протискиваемся к нему. Дядя Никита приподнимается, хватает нас обоих
за шеи.
— Робятки
мои... живы, сыночки...
Данилина
и Савчука осматривает фельдшер. Бондаренко и Смураго идут за комиссаром в
дальний угол и садятся за покрытый бумагами и картами стол.
— Да как же вы это... как же... живы... вот и
хорошо... вернулись... Митрий, Серега, — повторяет дядя Никита.
Мы
садимся на краешек нар и... мгновенно засыпаем. Для нас больше ничего не
существует.
У меня нет сил подняться. А Сережка вообще не пытается
это сделать. Но ласковые уговоры Семушкина все же заставляют нас раздвинуть
опухшие от короткого сна веки.
Бондаренко
стоит возле комиссара и смотрит на часы.
— Надо,
товарищ младший лейтенант, — говорит комиссар. — Наш левый фланг совершенно
оголен.
Бондаренко
не может оторваться от циферблата часов. Он, видимо, тоже только что проснулся.
— Позавтракайте
и наверх, — распоряжается комиссар.
Неужели
нам сегодня дадут пищу?
— Идите
к Косте, — шепчет дядя Никита.
Мы
поднимаемся и выходим из землянки, чтобы зайти снова с другого конца, где стоит
котел нашего батальонного повара и где я уже раз завтракал с напитком «заместо
кофия».
Костя
встречает нас по своему обыкновению угрюмо.
—
Вернулись?
— Вернулись,
дядя Костя.
— А
мы думали вас уже нет в живых, — басит он. — Жрать, небось, хотите?..
Вместо
ответа мы жадно смотрим на отдувающийся паром котлище.
|