Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка


Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

В преисподнюю, — серьезным тоном отшучивается Подюков.

Смерть достала Доронина, когда он нагнулся, чтобы освободить обмотку от цепких коготков проволоки. Он лежал на боку, стискивая в руке пистолет.

Я разжимаю пальцы убитого и беру оружие себе. Рука его еще теплая. Я отпускаю руку, она падает на снег. Сережка закрывает лицо Доронина пилоткой.

Наше появление взбудораживает всех, кто находится на КП батальона. Комиссар стоит у стола. Он присматривается к нам, потом делает несколько шагов навстречу и обнимает Бондаренко.

— Друзья! — говорит он. И мы чувствуем в этом слове что-то очень родное, близкое, теплое. Он по очередио бнимает всех.

— Вот удивили, — в его лапы попадает Смураго.— Молодцы, — комиссар хлопает меня по спине. — Ну, не герои ли? — Сережкина голова исчезает на его широкой груди в складках распахнутой шинели.

Шубин, Петрищев и Ситников вносят Данилина. Комиссар долго рассматривает почерневшее лицо раненого, убирает с его глаз клок волос и задумчиво говорит:

— Друзья, друзья... Запомните это!

Землянка переполнена ранеными. Мы с Сережкой замечаем знакомую улыбающуюся физиономию нашего друга Семушкина, который лежит у дверей на нижних нарах и протягивает к нам руки. Протискиваемся к нему. Дядя Никита приподнимается, хватает нас обоих за шеи.

— Робятки мои... живы, сыночки...

Данилина и Савчука осматривает фельдшер. Бондаренко и Смураго идут за комиссаром в дальний угол и садятся за покрытый бумагами и картами стол.

— Да как же вы это... как же... живы... вот и хорошо... вернулись... Митрий, Серега, — повторяет дядя Никита.

Мы садимся на краешек нар и... мгновенно засыпаем. Для нас больше ничего не существует.

У меня нет сил подняться. А Сережка вообще не пытается это сделать. Но ласковые уговоры Семушкина все же заставляют нас раздвинуть опухшие от короткого сна веки.

Бондаренко стоит возле комиссара и смотрит на часы.

— Надо, товарищ младший лейтенант, — говорит комиссар. — Наш левый фланг совершенно оголен.

Бондаренко не может оторваться от циферблата часов. Он, видимо, тоже только что проснулся.

— Позавтракайте и наверх, — распоряжается комиссар.

Неужели нам сегодня дадут пищу?

— Идите к Косте, — шепчет дядя Никита.

Мы поднимаемся и выходим из землянки, чтобы зайти снова с другого конца, где стоит котел нашего батальонного повара и где я уже раз завтракал с напитком «заместо кофия».

Костя встречает нас по своему обыкновению угрюмо.

— Вернулись?

— Вернулись, дядя Костя.

— А мы думали вас уже нет в живых, — басит он. Жрать, небось, хотите?..

Вместо ответа мы жадно смотрим на отдувающийся паром котлище.

 

Пермь: Пермское книжное издательство, 1966.