Сто дней, сто ночей
МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на
востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там
Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и
Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего
товарища — Семушкина.
Садимся
на камни и молчим. Ни говорить, ни думать не хочется. Я спускаюсь к воде и
ложусь на гальку. Пью жадно, большими глотками. Вода пропитана нефтью, холодом
и чем-то паленым.
Над
нами то быстро, то медленно проплывают трассирующие цепочки пуль. Чем выше, тем
медленней, кажется, летят они.
Ракеты
вырывают из темноты куски кручи. За Волгой грохочут катюши. Мины с таинственным
шорохом летят над нами, потом барабанят где-то в поселках заводов. Мы отдыхаем
через каждые сто метров. Случается, что кто-нибудь из нас спотыкается и падает.
Тогда мы останавливаемся и ждем.
Мне
хочется похвастаться перед старшиной подбитым танком, но у меня нет сил для
этого. Раньше почему-то я не догадался.
Вдруг
я запинаюсь о что-то мягкое и падаю. Мешок с сухарями перелетает через меня.
Старшина сбрасывает с плеч мешок и помогает мне подняться.
—
Ушибся?
—
Коленку рассадил.
Старшина
разглядывает то, о что я запнулся.
— Погибший,
— говорит он.
Я
подхожу ближе и смотрю на труп. Убитый лежит вниз липом, подобрав руки под
себя. Я оглядываюсь на берег, он поднимается перед нами черной уступчатой
стеной. Где-то рядом клокочет ручей. «Труба», — узнаю я свое давешнее убежище.
И тут вспоминаю о пулеметчике.
Я беру
убитого за плечи и переворачиваю вверх лицом. Мимо меня смотрят остекленевшие
глаза на широком скуластом лице. Снимаю пилотку и вытираю потное лицо. Ком
горечи подкатывается к горлу.
—
Старшина, — говорю я сдавленным голосом.— Давай похороним. Он знаком мне. Можно
сказать, жизнь спас.
Я рассказываю
о пулеметчике. — Да ведь всех-то не похоронишь.
— Всех
не будем, а этого надо.
—
Давай, — соглашается он.
—
Ребята, подмогите!
Засыпаем
комьями сухой земли. Пусть плохо, но все же последний долг отдан. «Будет время
и вознесутся над тобой, братишка, памятники. А теперь будь доволен тем, что
могли мы сделать».
Берег
живет. По отмели взад и вперед, вверх и вниз снуют бойцы, командиры, санитары,
сестры, старшины. Никто не обращает внимания на повизгивание пуль, на
искрящиеся пучки ракет, на грохот падающих снарядов. Все заняты делом.
По Волге мечутся темные силуэты катеров, барж, лодок.
На переправе шум и сутолока.
—
Отчаливай! — гремит мощный голос.
—
Куда же вы-ы? Раненых оставили-и!
—
Давай, давай, живее!
—
|