Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка


Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

Он мерит меня глазами с обмоток до пилотки, потом засовывает руку в карман брюк и достает щепоть махорки, очень схожей с соломой, пропущенной через соломорезку. Бойцы называют эту махорку «гвардейским табаком».

Свое табачное довольствие я и Сережка отдали дяде Никите.

— И мне, — брякнул Подюков. Дядя Никита не удивился.

— Ну что же, нате, курите. В другое бы время отказал, а сейчас не могу. Душе полегчает, курите!

Мы поудобнее усаживаемся, сворачиваем толстенные папиросины. Подюков долго мусолит газету, но она никак не хочет склеиваться.

— Да ты зубами пообкусай, — советую я. Семушкин извлекает кресало, прилаживает фитилек

и деловито выбивает искры. Прикуриваем. Первым закашлялся Сережка. Я мысленно обзываю его скотиной. Но после второй затяжки в моем горле что-то сильно запершило, и я захлебнулся.

Дядя Никита посмотрел на нас с высоты своего роста и снисходительно улыбнулся.

   Табак неважный, — выдавил я сквозь слезы.

   Как только курят, — вставил Чингисхан. После третьей затяжки я пообвыкся.

— Вам бы, товарищ Подюков, леденцы на палочке сосать, — выпуская клубы дыма через ноздри, говорю я.

Он уничтожающе смотрит на меня, потом плюет на огонек и кладет недокурок в нагрудный карман.

Бомбежка продолжается до самого вечера. До самого вечера мы, то есть я и Семушкин, дымим цигарками. Сережка смотрит на нас и глотает слюни.

В город мы вступаем ночью. Говорят, здесь нас должен встретить старшина. «Значит, будет жратва», — думаем мы. А покамест шныряем по развалинам разбитых вдребезги домов в поисках ужина. Подюкову повезло: он вылез из-под каких-то обломков с целым караваем хлеба.

— Вот это да! —довольно басит дядя Никита. Сережка показывает на одиноко торчащую печную трубу.

— Из печки достал, — ликует он.

Мы добросовестно делим находку на три части и уплетаем пропахший дымом полусырой хлеб домашней выпечки.

— Вкусно,— лепечет Сережка.

— М-м, — соглашаюсь я, наворачивая за обе щеки. Улицы города завалены битым кирпичом, кровельным железом, обломками балок и стропил. Вокруг нас пылают дома. Раскаленные стены с треском осыпаются. Тучи искр застилают темное небо. На наших лицах отсветы пожаров. Винтовки и автоматы кажутся обагренными кровью. Иногда в лицо бьет горячая волна воздуха. Мы прикрываем лица рукавами и торопимся проскочить опасное место.

Нашего брата бойцов — много. Все куда-то спешат, кого-то разыскивают, догоняют, спрашивают, ругаются!

Пересекаем трамвайную линию и выходим к Волге. Делаем привал.

Наш комбат уходит на розыски начальства, повар Костя — на поиски хотя бы какого-нибудь котла.

 

Пермь: Пермское книжное издательство, 1966.