Сто дней, сто ночей
МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на
востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там
Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и
Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего
товарища — Семушкина.
Он
мерит меня глазами с обмоток до пилотки, потом засовывает руку в карман брюк и
достает щепоть махорки, очень схожей с соломой, пропущенной через соломорезку.
Бойцы называют эту махорку «гвардейским табаком».
Свое
табачное довольствие я и Сережка отдали дяде Никите.
— И
мне, — брякнул Подюков. Дядя Никита не удивился.
— Ну
что же, нате, курите. В другое бы время отказал, а сейчас не могу. Душе
полегчает, курите!
Мы
поудобнее усаживаемся, сворачиваем толстенные папиросины. Подюков долго мусолит
газету, но она никак не хочет склеиваться.
— Да
ты зубами пообкусай, — советую я. Семушкин извлекает кресало, прилаживает
фитилек
и
деловито выбивает искры. Прикуриваем. Первым закашлялся Сережка. Я мысленно
обзываю его скотиной. Но после второй затяжки в моем горле что-то сильно
запершило, и я захлебнулся.
Дядя
Никита посмотрел на нас с высоты своего роста и снисходительно улыбнулся.
—
Табак неважный, — выдавил я сквозь
слезы.
—
Как только курят, — вставил
Чингисхан. После третьей затяжки я пообвыкся.
— Вам
бы, товарищ Подюков, леденцы на палочке сосать, — выпуская клубы дыма через
ноздри, говорю я.
Он
уничтожающе смотрит на меня, потом плюет на огонек и кладет недокурок в
нагрудный карман.
Бомбежка
продолжается до самого вечера. До самого вечера мы, то есть я и Семушкин, дымим
цигарками. Сережка смотрит на нас и глотает слюни.
В город мы вступаем ночью. Говорят, здесь нас должен
встретить старшина. «Значит, будет жратва», — думаем мы. А покамест шныряем по
развалинам разбитых вдребезги домов в поисках ужина. Подюкову повезло: он вылез
из-под каких-то обломков с целым караваем хлеба.
— Вот
это да! —довольно басит дядя Никита. Сережка показывает на одиноко торчащую
печную трубу.
— Из
печки достал, — ликует он.
Мы добросовестно делим находку на три части и уплетаем
пропахший дымом полусырой хлеб домашней выпечки.
— Вкусно,— лепечет Сережка.
—
М-м, — соглашаюсь я, наворачивая за обе щеки. Улицы города завалены битым
кирпичом, кровельным железом, обломками балок и стропил. Вокруг нас пылают
дома. Раскаленные стены с треском осыпаются. Тучи искр застилают темное небо.
На наших лицах отсветы пожаров. Винтовки и автоматы кажутся обагренными кровью.
Иногда в лицо бьет горячая волна воздуха. Мы прикрываем лица рукавами и
торопимся проскочить опасное место.
Нашего брата бойцов — много. Все куда-то спешат,
кого-то разыскивают, догоняют, спрашивают, ругаются!
Пересекаем
трамвайную линию и выходим к Волге. Делаем привал.
Наш комбат уходит на розыски начальства, повар Костя —
на поиски хотя бы какого-нибудь котла.
|