|
Сто дней, сто ночей
МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на
востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там
Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и
Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего
товарища — Семушкина.
И вот запылали на колченогих столах три
сорокапятимиллиметровые «катюши», тускло освещая консервные банки, котелки,
фляжки. В последнюю минуту приходит замполит в сопровождении фельдшера и повара
Кости.
—
Здравия желаю, победители! —
приветствует он.
—
Здражелаем, товарищ капитан! —
вразнобой отвечаем мы.
С офицерами он здоровается за руку.
— Прошу,
товарищи, занять места! — приглашает Федосов.
С шумом раздвигаются стулья, ящики, скамейки. Я сажусь
в конце стола между Смураго и Семушкиным.
Костя
с термосом в руках обходит стол, разливая по порожним банкам и кружкам водку.
—
Эге, твоя баночка триста граммов
вместит, — добродушно ворчит он.
—
Константин Ермолаевич, плесни еще
чуток, — просит дядя Никита.
Повар заглядывает в термос и доплескивает. Замполит
что-то говорит на ухо командиру роты. Федосов кивает головой и, остановив глаза
на мне, подзывает к себе.
—
Слушай, Быков...
—
Слушаю, товарищ старший лейтенант.
—
Сбегай в правое крыло, проверь
посты.
—
Слушаюсь!
Мне немного обидно, что именно меня посылают.
Вероятно, это заметил Федосов.
—
Не обижайся, Дмитрий, — ласково
предупреждает он. — Это дело такое, другого не могу послать.
—
Я и не обижаюсь, товарищ старший
лейтенант.
—
Ну и добре, беги. Так спокойнее
будет.
—
Есть, — отвечаю я и, взяв автомат,
ухожу. В дверях меня догоняет Семушкин.
|