Баяндин А. Сто дней, сто ночей. Отчаянная.
Девушки нашего полка


Сто дней, сто ночей МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего товарища — Семушкина.

   Наш, наш, — передразнивает чернявого трескучий бас где-то близко у комиссарова стола. — Он так же и наш... Только про то мы не могем знать, где теперича он.

   Была бы жратва, — тонюсеньким голосом начал кто-то, но на него зацыкали.

   Ты про жратву не болтай, — угрюмо оборвал его Семушкин. Он потер бороду и добавил: — А все же, братцы, про нас знают. Тут и говорить не об чем. Ежели бы не знали да не ведали — «кукурузников» не посылали бы.

   Эх ты, жердина еловая, — проскрипел верхний. — Если бы да кабы, во рту выросли бы грибы.

   Знаешь, браток,— поднимаясь, грозно прошипел дядя Никита, — ты меня не учи! Я знаю, что говорю, дрючок осиновый! Сам комиссар сказал, что нам будет подмога.

    Комиссар, — ехидно протянул верхний. — Для чего же он документы изничтожает? Жди подмогу... Что она, эта подмога, пташка перелетная? Чив-чив — и через Волгу к нам, да?

    Заткни ты ему, Семушкин, скворешню, — опять вмешался Ситников. — Ишь заюлил, как бес перед заутреней.

   Эх, братцы, да разве я со злобы какой говорю,— сдалась перебитая нога, — ведь сил моих нетути-и...

   Давно бы так, а то тянет душу, как заупокойную заладил, — примирительно сказал Ситников.

— Дайте срок, робята, и вызволят нас отсюдова. А силов?.. Что про то говорить. Расея-матушка велика. Пождем — увидим, — Семушкин снова садится.

После этого разговора тишина кажется еще более тяжелой. «Пи-ить, пи-ить», — стонет умирающий.

Под вечер к нам врывается комиссар. Он, не проходя к своему столику, тихо говорит:

— Товарищи! — пауза. Потом: — Товарищи, немцы начинают атаку. Наверху не хватает людей. Мы во что бы то ни стало должны выдержать эту атаку!

Комиссар оглядывает всех. Его лицо сурово, глаза смотрят строго и настойчиво. До этого дня мы, можно сказать, не знали комиссара. Он был для нас политическим работником — и только. Теперь же перед нами стоял человек с непреклонной волей, суровый и мужественный, готовый ценой собственной жизни спасти то, ради чего мы столько боролись.

— Мы вынесли на своих плечах основную тяжесть фашистских ударов. Так неужели же теперь, когда гитлеровцы выдохлись, мы поднимем руки? Помните: победа решается здесь. А сейчас все, кто способен защищаться, за мной!

Комиссар круто поворачивается, выходит. Несколько секунд висит мертвая тишина.

 

Пермь: Пермское книжное издательство, 1966.