|
Сто дней, сто ночей
МЫ ОТСТУПАЕМ ПО ВЫЖЖЕННОЙ СОЛНЦЕМ степи. Далеко на
востоке, у самого горизонта, плавает бурая туча. Семушкин говорит, что там
Сталинград. Я ему верю, верю во всем, даже в мелочах. Если сложить мои лета и
Подюкова, то почти получится возраст дяди Никиты: так зовут нашего старшего
товарища — Семушкина.
хватает, —
поясняет он.
Я озираюсь и, действительно, замечаю, что весь беpeг усыпан
мертвыми телами. Как дорого обходится каждая попытка переправиться!
—
Митрий, ты тут? — слышу голос
Семушкина.
—
Здесь, дядя Никита.
Он, согнувшись крючком, перебегает ко мне. Ракета
гаснет. Мы поднимаемся и выходим на лед, поверх которого зеркальной жижей выступила
Волга. Где-то впереди также по щиколотку в воде переходят рукав обогнавшие нас
солдаты.
Старшина
идет первым, мы за ним. Лед скользкий и к тому же неровный. Вот поскользнулся и упал один из ездовых.
— Тише, товарищи, тише, — предупреждает старшина.
Солдат поднимается на ноги и чертыхается. С него
ручьями сбегает вода. Мои валенки разбухают и делаются непомерно тяжелыми.
Конечно, так же и у других моих спутников.
С треском взлетает ракета, оставляя за собой
искрящуюся дорожку. На миг я вижу солдат, идущих впереди. Они вырисовываются,
точно мухи на отполированной глади зеркала. Ракета повисает прямо над нами.
— Ложись! — командует старшина и первым залегает. Я
успеваю заметить разноцветную россыпь пуль и плюхаюсь за старшиной. К своему удивлению, я почти не
ощущаю цепенящего холода.
Пули
с коротким присвистом отскакивают от поверхности воды, чертят темное небо
где-то над островом.
Но
вот ракета гаснет, и мы с бульканьем поднимаемся. Семушкин, нынче почти
отвыкший ворчать, выпускает длинную очередь ругательств:
— Доколе
они, паразиты окаянные, будут над нами измываться! Да не... они, собачьи
выродки! Ох, попался бы мне Гитлерюга... у-у, — рычит он, выплевывая вместе с
водой смачные словечки по адресу фюрера и фашистов.
— Быстрее, товарищи! — торопит старшина.
Мы
ускоряем шаг.
Страшное
впечатление производят на меня знакомые места: какая-то смесь радости, страха и
тоски. Вон тот овраг, где оставил я Серегу; вон водокачка, где еще до сих пор
защищаются несколько бойцов; а вот и блиндаж КП. За наше отсутствие ничего не
изменилось, даже штабель из мертвых тел все еще чернеет на своем месте. И что
могло измениться, когда связь с правым берегом была прервана?
У
блиндажа нас встречает сам комиссар.
—
Давно поджидаем, давно, — радостно говорит он. — И Быков тут, и Семушкин! Да
это же, товарищи, можно сказать, целое событие. Входите, входите!
Комиссар,
или, вернее, замполит, говорит еще что-то и даже смеется и хлопает старшину по
плечу.
|